VII
...Приглашение войти в состав труппы Мариинского театра не ограничилось одним подписанием договора, мне предстояло теперь безотлагательно взобраться на дирижёрский подиум, который в этом театре был волнительным и опасным местом.
Через неделю после того, как я заключил контракт, в 10 часов утра ко мне на квартиру (Каменоостровский проспект, д.9) приехали на извозчике два представителя театра и передали личную просьбу Фёдора Ивановича,чтобы я немедленно приехал в театр - вся труппа во главе с Шаляпиным ждёт меня. Не раздумывая, я тут же отправился с посыльными в Оперу. Здесь выяснилось, что дирекция пригласила Шаляпина выступить в двух спектаклях «Русалки» , он дал согласие, но поставил условием, чтобы обоими представлениями дирижировал я. По контракту мне предстояло приступить к работе только в августе, а дело было в мае. Но ради Шаляпина я готов был сделать исключение, а потому тут же начал репетицию, так как все ради этого и собрались.
Нас провели в царскую ложу, а, вернее, в прилегающий к ней просторный салон, где стоял большой концертный рояль, и спевка началась. (Кстати сказать, во время этой репетиции в приоткрытую дверь заглянул один из отвергнутых дирижёров - Николай Малько, который окинул меня таким взглядом, что я сразу понял, какую зависть во многих возбудило приглашение меня в «Мариинку». Мысленно я успокоил его, что, стремясь поскорее выехать в Палестину для организации там оперной сцены, я не стану ему здесь поперёк дороги.)
Вечером Шаляпин пригласил меня к себе на ужин. Там я застал его ближайших друзей - Алексея Максимовича Горького, Василия Васильевича Андреева и, разумеется, «Исайку». Этот последний — второстепенный хорист и ловкий малый (правда, безгранично преданный Шаляпину) - был тогда главным вершителем всех шаляпинских дел. Их дружба была очень прочной и тем отличалась от многих других контактов, которые возникали тогда между представителями русской знати и избранными евреями, слывшими особо одарёнными в деловом отношении людьми и становившимися доверенными советниками этих господ. Шаляпин не подписывал ни одного контракта, не посоветовавшись предварительно с Исаем, и зачастую, добиваясь протекции у Фёдора Ивановича, обращались прямо к Дворищину.
Мы закусили, выпили, и тут Шаляпин обратился к гостям со следующими словами: «Господа, я хочу поздравить нашего дорогого маэстро в связи с его вступлением в труппу Мариинского театра и выпить за его здоровье. Я уверен, что он займёт в театре подобающее ему место. После покойного Направника у нас не осталось настоящего дирижёра, и я убеждён, что Марк Маркович будет оценён по заслугам. Но пока публика в этом разберётся,пройдёт время. Он скромен, прост, все внешнетеатральные приёмы чужды ему. Поэтому я хочу преподать ему урок, как следует дирижировать, чтобы возбудить уважение и восторг публики.» Говоря это, он взял вилку и начал «дирижировать» ею.
Всех нас очень веселил этот забавный показ, но Фёдор Иванович, сохраняя полную серьёзность, настаивал на том, чтобы я подражал его жестам в своей театральной практике. Я обещал, что по мере сил буду стараться следовать его советам...
(стр.89-90)
VIII
... Мы расстались с Фёдором Ивановичем в мае I9I8 года после последней постановки «Русалки» в Мариинском театре. Следующая встреча произошла лишь через 10 лет - в Нью-Йорке, в отеле «Мажестик» - и была очень сердечной.
Шаляпин вспоминал петроградский концерт «Палестинской недели», попросил у меня ноты песни «Дос кинд лигт ин вигеле» («Ребёнок в колыбели») Ю.Энгеля, которую он пел тогда, подробно расспрашивал о делах израильской оперы и о цели моей поездки в Америку.
Попутно он поинтересовался, существует ли какая-либо оригинальная еврейская опера, созданная израильским композитором. « Я хочу это знать, - говорил Шаляпин, - потому что еврейские композиторы и исполнители вносят какую-то мягкость и сердечность в нaшe, так называемое, арийское искусство. Эта теплота чувствуется у них во всём. Я бы сказал, что она приходит в искусство из вашего бытового уклада. Помню, как жестоко лупили меня в детстве наши сапожники, а евреи, бывало, отберут меня от них, накормят булочками и фаршированной рыбой, приголубят, успокоят. Я завидовал их семейному порядку: ни драк, ни пьянства, во всём доброта и сердечность. То же в вашем творчестве. Возьмём, например, Мендельсона. В его церковной музыке нет официальной канонической сухости немецкой кирхи, она отличается своей задушевностью и нежностью. Было бы интересно узнать, как это характерное свойство преломляется в самобытном еврейском оперном творчестве.»
Потом мы заговорили на другие темы, и Шаляпин рассказал о том, как провалились все его начинания в пользу театра «Габима», когда он обратился к известным финансовым воротилам.
«Представь себе, маэстро, я был одним из главных и активнейших друзей «Габима» , казалось, будто всё на мази, толстосумы развязали свои кошельки... И вдруг всё лопнуло, богачи перессорились и зажали кулаки... Все мои труды пошли насмарку... «Габима» я люблю: там хорошие ребята, по-настоящему любящие искусство, играющие с настроением, с душой» . Я поинтересовался, как его здоровье, в каком состоянии голос.
- Голосок частенько пошаливает, иной раз - так себе, но бывает, что и совсем неплох. Зато душа та же, что и прежде.
- Хочу послушать тебя в концерте и в «Борисе Годунове».
- На концерт приходи, а в оперу идти не советую - жаль твоих нервов. Ты думаешь, здесь работают так, как мы когда-то с тобой в Петрограде? Ничего подобного! Правда, есть тут хорошие певцы, приличные хоры и оркестры, но никто не печётся о главном - об искусстве. Тут прежде всего загребают деньгу...
В подтверждение своих слов Шаляпин стал рассказывать о том, что творится в Опере.
Вняв его совету, я не пошел в театр, а отправился на концерт. Должен сказать, что я был радостно поражён: голос Фёдора Ивановича звучал так блестяще, как никогда ещё за всё время моего знакомства с Шаляпиным! В перерыве я прошёл за кулисы и сказал ему об этом. Фёдор Иванович рад был услышать подобное от меня, зная, что не в моих правилах сыпать комплиментами просто из вежливости. Там был и Рахманинов. « Я тоже нахожу, что это так», - сказал он. Внезапно я заметил ещё одного человека, которого совсем не ожидал здесь встретить, - русского композитора Гречанинова.
Шаляпин хотел нас представить друг другу, но Гречанинов подал мне руку и сказал : « Разве вы не припоминаете? Ведь мы давно знакомы, вместе работали в Народном доме. Я с удовольствием вспоминаю то время, когда вы дирижировали в опере моим «Добрыней Никитичем».
Наша последняя встреча с Шаляпиным состоялась несколько лет спустя в Париже, в его особняке на авеню д' Эйло, д.23 (стр.I35-I36).
IX
 ... За два месяца до кончины Фёдора Ивановича я получил от него следующее письмо:
- «Париж, 24 февраля 1938 года.
Дорогой Марк Маркович!
Спасибо, друг, за чудное письмо. Мне было приятно, что Палестина и все тамошние евреи помнят меня и мои порывы, которые я делал искренно и от всей души.
Спасибо за приглашение приехать к вам спеть. К сожалению, я довольно серьёзно захворал — расширением сердца. Болезнь затянулась, и я не могу сейчас даже приблизительно определить, когда смогу снова взяться за работу.
Кланяйтесь всем добрым евреям и скажите им, что если б я был брюнет, то давно надел бы на себя еврейскую корону, освободившуюся у Саласье, но, увы, я блондин и боюсь - зарежут!... При всей скромности моей думаю, однако, что лучшего короля вам не найти.
Крепко жму Вам руку и прошу передать мой искренний привет милой жинке Вашей. Как она? Поёт?
Душевно Ваш Ф.Шаляпин." (стр.160)
начало
------------------------------
Перевод с иврита М.В. Копштейна, лит. редакция М.П.Малькова.
|
