ВСТРЕЧА С БОНДАРЕМ
«Широкая механа». Мы только что хорошо отобедали. Фёдор Иванович был в отличном настроении. Когда мы вышли на улицу, откуда-то донеслись звуки сильных ударов: «Бум-бум-бум». Перед зданием, в котором помещалась «Широкая механа», тогда простирался большой пустырь, а за ним находились мастерские, где, в частности, работали клепальщики и изготовители бочек. Сквозь старую, полуразрушенную ограду видно было, как мастер-бондарь тяжёлой кувалдой набивал на бочку металлический обруч. Фёдор Иванович остановился и улыбнулся, глядя на человека с молотком.
- Знаете, мой дорогой, чего мне захотелось? Когда я был ещё очень молод, мне, как и Максиму Горькому, некоторое время доводилось заниматься и этим ремеслом. Не могли бы вы попросить этого человека дать мне немного поработать за него?
Мы прошли во двор, и я обратился к бондарю:
- Послушайте, мастер, этот человек в молодости изведал ваше ремесло и сейчас хотел бы тряхнуть стариной. Не одолжите ли вы на время вашу кувалду?
Не обращая на меня ни малейшего внимания, бондарь продолжал работу.
Я повторил свою просьбу. Но тот, не поднимая головы и не глядя на меня, сказал:
- Шли бы вы отсюда подальше, а то…, - и дополнил свою «любезную» фразу вовсе непристойным пожеланием.
Мы с Шаляпиным переглянулись и направились к выходу. На улице он спросил меня:
- Этот человек произнёс «любезность», которая есть и в нашем языке. Не так ли? Я думаю, что мы её заслужили оба.
- Фёдор Иванович, поскольку с бондарем разговаривал я, то и пожелание относится ко мне.
Шаляпин рассмеялся, к нему вернулось прежнее хорошее настроение.
В СОБОРЕ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО
Время вынужденного отдыха завершалось. Фёдор Иванович остался очень доволен своим посещением Национального музея, собора Александра Невского и пр. Оказалось, что многие художники, работавшие в храме, были ему известны, и с некоторыми он здесь познакомился лично.
Отправляясь к Фёдору Ивановичу, мне пришлось пройти через кордон военных, выстроившихся шпалерами у собора Александра Невского, Национального Собрания и вдоль бульвара Царя-Освободителя. Едва я добрался до отеля, Шаляпин вышел ко мне навстречу, одетый в официальный тёмный костюм.
- Идёмте, а то опоздаем. Будет торжественная служба в соборе. Один из служащих отеля раздобыл для нас двоих пропуск в ближайшем полицейском участке.
В этом отпечатанном на машинке пропуске какой-то жандармский чин ужасно безграмотно указал наши имена – «Тодор Шилапин, Петер Злотович – русские артисты».
Мы направились в храм. Как всегда и повсюду, громадная фигура Шаляпина сама служила пропуском для нашего свободного передвижения по улице. В соборе Александра Невского – та же история: все спешили уступить ему место. Он прошёл вперёд и остановился возле группы официальных лиц. Тут появился царь с большой свитой. Однако взгляды присутствующих по–прежнему были обращены на импозантную фигуру гениального артиста. И вправду – в этот момент в нём ощущалось нечто необыкновенное, он застыл как величественный монумент, и я, как все, хотя стоял поодаль, не мог оторвать глаз от его лица. В нём проглядывали трагические черты образа Бориса Годунова, затаённое буйство Олоферна, улавливался блуждающий болезненный взгляд дон Кихота – словом , всех его великих оперных героев, которые по своей глубокой душевной сущности не имели ничего общего с ходульными, тривиальными персонажами традиционной итальянской оперы.
Бедное духовенство было сильно смущено, постоянно раздавалось нервное покашливание – как-никак, церковное пение слушал сам Шаляпин! Присутствие Фёдора Ивановича в храме явно сказалось на настроении хора, который пел замечательно.
РАЗРЫВ С ИМПРЕСАРИО
Оставались ещё два спектакля – «Борис Годунов» и «Князь Игорь».
Вечером, когда я зашел в кабинет главного дирижёра, чтобы пригласить его поужинать вместе с Шаляпиным, встревоженный Златин встретил меня словами:
- Лучше куда-нибудь спрячьтесь – Шаляпин в гневе. Похоже, импресарио его надул, теперь он злой, как чёрт.
В этот момент из кабинета директора вышел Шаляпин. Златин со страху спрятался в туалете. Фёдор Иванович прошёл мимо меня, не сказав ни слова, и проследовал в комнату главного дирижёра, хлопнув за собой дверью. Я постоял минутку в коридоре, а затем заглянул к нему. Я – то чем виноват был в этой истории?
Некоторое время мы стояли, не проронив ни звука. Потом Фёдор Иванович бросился к вешалке, набросил на себя пальто, мы, опять же молча, вышли из Национального театра. Почти у входа во «Вторую шуменскую» нас нагнал Златин, извинившийся, что дела не позволили присоединиться к нам раньше.
Когда мы расположились в ресторане за столиком, Шаляпин произнёс:
- Прошу у вас прощения, но у меня не то настроение, чтобы вести за ужином беседу.
Это был, действительно, наш самый молчаливый ужин.
На следующий день шло последнее представление «Бориса Годунова». В половине 7-го Шаляпина ещё не было в театре. Пробило 7 – его нет. Половина 8-го – зал уже полон, дирижёр в панике. Телефоны в театре и в отеле «Болгария» непрерывно звонят. Паника охватила всех и даже передалась публике. Драматический момент, хотя опера ещё не началась!
Без пяти 8 Шаляпин быстро проходит по коридору и скрывается в своей артистической. В первой картине он не участвует, но никто не смеет заглянуть к нему в комнату. Появился и импресарио, но также не дерзнул пройти к артисту. Тогда он показал мне чек на 80 тысяч левов и попросил передать его Фёдору Ивановичу. Я сказал, что сейчас не могу беспокоить певца, но до конца представления постараюсь улучить удобный момент и выполнить его просьбу. Перед самым началом спектакля к Шаляпину прошёл директор Национального театра и какое-то время говорил с ним. Позднее от Златина я узнал, что директор договорился с Шаляпиным ещё о двух выступлениях певца в «Князе Игоря» ( вместо одного по первоначальному контракту), но на основании прямого соглашения между артистом и дирекцией.
Больше этого импресарио П.А. я в театре не встречал.
После спектакля Фёдор Иванович был в приподнятом настроении, я передал ему чек от П.А. Даже не взглянув на него, он сделал жест, который я предпочту здесь не описывать.
ДВА ПОСЛЕДНИХ СПЕКТАКЛЯ
Последние два представления Фёдор Иванович провёл блестяще. Как в голосовом отношении, так и сценически, он был в «Князе Игоре» неподражаем. Перед началом половецкого акта, в котором звучит знаменитая ария Кончака, я узнал, что Шаляпин награждён нашими властями каким-то большим орденом и вручение состоится после этого действия.
В самом деле, когда, наконец, опустился занавес, принесли высокую награду – насколько помню, это был орден за гражданские заслуги с лентой на шею. На сцене собрались все солисты, хористы, артисты балета и т.д.
Фёдор Иванович и в этой ситуации выказал своё остроумие. Он громко произнёс:
- Кому же вручать мне эту награду? Я попрошу это сделать, - тут он поманил меня пальцем – моего министра внутренних дел.
Ничего не оставалось, как в присутствии радостной и взволнованной толпы присутствующих исполнить свой «служебный долг».
 
С тем же громадным успехом прошло и последнее представление «Бориса Годунова». Не было конца непрестанным овациям, приветственным речам, объятиям и поцелуям…
Так славно завершились гастроли Фёдора Шаляпина в Софийской национальной опере.
ПОУЧИТЕЛЬНЫЙ РАССКАЗ ШАЛЯПИНА
 В 1924 году я купил в Париже иллюстрированную почтовую карточку, где были изображены Фёдор Шаляпин, Энрико Карузо и Титта Руффо. На обороте открытки значилось, что это репродукция с картины, находившейся тогда в Люксембургском музее. Когда 10 годами позже я встретился с Шаляпиным в Софии, то поинтересовался, что это за картина.
- Эта картина доселе напоминает об одном случае в моей карьере, вспоминать о котором мне не доставляет удовольствия. В 1911 или 1912 году русская труппа выступала в Париже. Тогда же во французской столице гастролировали Карузо и Руффо. Один даровитый молодой польский художник (Тадеуш Стыка писал групповой портрет Шаляпина, Карузо и Руффо в конце мая - начале июня 1912 г. – М.М.) запечатлел нас троих на картине, которую тут же приобрёл Люксембургский музей. И вот тут самый известный в ту пору оперный импресарио, агентство которого имело свой филиал в Париже, загорелся желанием, чтобы мы втроём дали одно гала-представление «Севильского цирюльника» Д. Россини в Монте-Карло. Сначала я отказывался, поскольку весь сезон гастролей был уже расписан, но потом образовалось небольшое «оконце» - я согласился. В Монте-Карло собирались провести репетицию, но я от неё категорически отказался, так как времени, действительно, было в обрез. К тому же – «мы это уже проходили», как любят говорить школьники. И что же из всего этого вышло? Более позорного спектакля не было за всю мою долгую сценическую карьеру. На сцене – кто в лес, кто по дрова, в ансамблях – полный разнобой. Дошло до того, что из зала начали свистеть. Позор! А поучительно в этой скандальной истории, мой дорогой, что и самое скромное, самое незатейливое дело заслуживает всегда и старания, и должной ответственности.
(Мемуариста здесь, должно быть, подвела память - обширная литература о Карузо не содержит упоминаний об исполнении им партии Альмавивы в «Севильском цирюльнике» Д.Россини. Виртуозная партия «лёгкого» тенора вряд ли могла появиться в репертуаре певца, который в последнее десятилетие своей карьеры исполнял, в основном, драматические роли (Радамеса, Хозе, Канио и т.д.). Более вероятно, что речь идёт о «Фаусте» Ш.Гуно, в котором порознь выступали все члены великой триады. – М.М.)
В КАНУН ОТЪЕЗДА
Оставалось дня два до отъезда Шаляпина. Кто-то порекомендовал ему приобрести у нас персидские ковры. Как об этом прослышали торговцы – не знаю, но как-то, зайдя к нему в гостиницу, я застал его в номере восседающим на громадной куче доставленных ему ковров. Он смеялся, как дитя. Не было даже надобности их покупать…
ПРОВОДЫ
Они были исключительно сердечными. Множество народу, как и при первой встрече в Софии.
И вот – он уехал!
Шаляпин в Софии в течение 30 дней выступил 7 раз в таких ответственных и трудных ролях, как Борис Годунов и оба сценических персонажа в «Князе Игоре», к тому же будучи в почтенном 65-летнем (в действительности, Шаляпину шёл тогда 62-й год – М.М.) возрасте. Это такая физическая и нервная нагрузка, с которой едва бы совладал и молодой оперный артист.
Каких только басен и сплетен не распускали про Шаляпина! Но я убедился на примере своего общения с ним здесь, в Софии, что всё это пустой вымысел. В повседневной жизни он был обаятельным и искренним человеком – этот гений, о котором Рахманинов сказал: «Шаляпин поёт так, как Лев Толстой пишет».
Дни, проведённые вместе с Фёдором Ивановичем, относятся к самым счастливым в моей жизни.
_________________
Перевод с болгарского и примечания М.Малькова.
 Сведения о лицах, упомянутых в мемуарном очерке:
ЗЛАТИН Моисей Маркович (1882-1953) – оперный и симфонический дирижёр. Родился в Екатеринославе (Россия). Учился в Московской консерватории – сначала по классу фортепиано, затем как дирижёр, диплом которого получил по завершении обучения. Педагогами Златина были В.И.Сафонов, А.Н. Скрябин, М.М. Ипполитов-Иванов, С.И. Танеев. Некоторое время работал преподавателем оперного класса консерватории. Приглашённный С.И. Зиминым в его Русскую Частную оперу последовательно занимал здесь должности репетитора, хормейстера и дирижёра. Гастролировал во многих городах России в качестве музыкального руководителя различных оперных антреприз. Приехал в Болгарию в 1920 г. и занял пост главного дирижёра и художественного руководителя Национального оперного театра в Софии, которым оставался в течение 16 лет. Создал школу оперных певцов при театре, был наставником крупнейших болгарских дирижёров нового времени Асена Найденова и Асена Димитрова. Под руководством М.М. Златина Софийская опера осуществила постановки «Бориса Годунова» (1929) и «Хованщины» (1933) М.Мусоргского, «Князя Игоря» (1922) А. Бородина, «Садко» (1935), «Снегурочки» (1929), «Царской невесты» (1923) и «Царя Салтана» (1933) Н. Римского-Корсакова, «Евгения Онегина» (1920) П. Чайковского, «Гугенотов» (1934) Д. Мейербера, «Прекрасной Елены» (1935) Ж. Оффенбаха и др. Выступал и как симфонический дирижёр, был одним из основателей Болгарской национальной филармонии и её первым музыкальным руководителем. После отъезда из Болгарии работал с русскими оперными труппами в Париже, Лондоне и в США.
 ЗОЛОТОВИЧ Петр Владиславов (1893-1977) – оперный певец (лирико-драматический баритон), заслуженный артист Болгарии (1949). Родился в Софии. В 1911-15 гг. – солист хора «Родная песня». Пению обучался у Ивана Вульпе, затем совершенствовался в Германии (1923) и Италии (1924-1925) у знаменитого баритона Джузеппе Кашмана. В 1917-1942 гг. – солист Софийской оперы, затем выступал в основанном им Детском театре и в Музыкальном театре им. Стефана Македонского. За 45 лет творческой деятельности создал свыше 60 музыкально-сценических образов в оперной и опереточной классике( Шакловитый в «Хованщине» М.Мусоргского, Елецкий и Томский в «Пиковой даме» П.Чайковского, Жерар в «Андре Шенье» У.Джордано, Сильвио и Тонио в «Паяцах» Р. Леонкавалло, Дапертутто в «Сказках Гофмана» и Агамемнон в «Прекрасной Елене» Ж. Оффенбаха, Скарпиа в «Тоске» Д. Пуччини, Мухтар-ага и Златко в «Гергане» Г. Атанасова и др.).
начало...
|
