М.П.  Мальков 

                                                          ЯРОСЛАВ   ИВАШКЕВИЧ  И  ТАДЕУШ  ЗЕЛИНЬСКИЙ

 

                B жизни последнего по времени классика польской литературы Ярослава Ивашкевича (1894-1980)  революционные события 1917 г. обозначили драматическую цезуру, разделяющую, условно говоря, «российский» (он родился в  Кальнике под Киевом) и «польский» разделы его биографии (в 1918 г. писатель переезжает из Советской России в Польшу и поселяется в Варшаве). Относительность этого разграничения объясняется тем, что и в свои отроческие и юношеские годы будущий автор «Путешествий в Польшу» (1977) неоднократно посещал родину предков и её столицу (1902, 1912 — дважды, 1913, 1914[1] ).  В  начале послеоктябрьского варшавского периода жизни писателя  судьба часто сводила его с представителями русской эмиграции, которые в силу понятных геополитических обстоятельств оказывались здесь транзитом или задерживались надолго. Это Дмитрий Философов — критик и публицист, участник петербургского кружка Д. Мережковского и 3. Гиппиус и организатор варшавского литературного объединения «Домик в Коломне»; это композитор Николай Набоков, двоюродный брат автора «Защиты Лужина» и «Дара», человек, охарактеризованный в «Kниге моих вocпоминаний» Я. Ивашкевича словами: « Он был квинтэссенцией всего лучшего, что заключала в себе контрреволюционная Россия» [2] (одна эта фраза поясняет, почему эти замечательные мемуары не издавались по-русски в советское время — впрочем, они неизвестны нашей аудитории доныне); это Михаил Арцыбашев, автор нашумевшего в свою пору романа «Санин», и другие. Сопряжённый со многими опасностями исход российской интеллигенции на чужбину дополнился после возрождения польской государственности в1918 г. и репатриацией этнических поляков, среди которых были Я. Ивашкевич и Т. Зелиньский (1859-1944).

                   Этой выдающейся личности, учёному, переводчику и мыслителю, которого революция вынудила  покинуть Россию и общение с которым  оставило множество следов  в писательском наследии автора  «Матери  Иоанны  от Ангелов»,  после долгого замалчивания его имени в нашей истории и культуре особенно важно воздать дань благодарной памяти в этих стенах филологического факультета Санкт-Петербургского университета, где  Фаддей Францевич Зелинский, как называли его у нaс, тpудился свыше 30 лет, обретя здесь мировой авторитет в области классической филологии, античной литературы и истории pелигии. что подтверждалось присуждением ему почётного звания доктора  honoris causa  14-ю университетами Европы (включая Оксфорд и Сорбонну) и действительного члена Баварской,  Британской, Прусской, Чешской, Греческой и Российской Академий Наук[3].

                   Петербургского профессора читающая Россия воспринимала как одного из виднейших представителей отечественного гуманитарного знания. Так вспоминал чтение первых  трудов филолога-классика, оказавшихся в его распоряжении, Ярослав Ивашкевич:  «В Елисаветграде в 1918 г. я узнал о его существовании от моего  кузена (им был крупнейший польский симфонический и оперный композитор ХХ века Кароль Шимановский— М.М.). Мы читали тогда «Вакханок» Эврипида в русском  переводе Зелинского и два тома его очерков «Соперники христианства», которыми восхищался Шимановский ...  Я был поражён его эрудицией и умением извлекать из античных штудий  выводы, практически  полезные для сегодняшнего существования. В  то время мне — а, возможно,  и никому  в России — и в голову не приходило,  что проф Зелинский – поляк…»[4].

                  Конечно, многое здесь объясняет тот  факт, что Тадеуш Стефан Зелиньский,  родившийся в 1859 г. под Уманью (Украина) в семье помещика Франчишека Зелиньского и Людвики Грудзиньской,  а значит, что называется, «поляк по мечу и по кудели» (один из современных российских исследователей жизни и творчества учёного, имеющий реальные и большие заслуги как его биограф — Олег Лукьянченко даёт ему парадоксальное, оксюморонное определение:  «Русский по рождению и языку, поляк по крови, эллин по духу и призванию»[5], почти тут же противореча себе фразой: «Развитию способностей мальчика много  времени уделял и отец. Вдвоём они читали польских поэтов,  прежде всего Мицкевича, запрещённого тогда в России (отголосок недавнего польского восстания 1863 года[6])»  - он  не имел бы лёгкой жизни в стране,  где ставились тогда памятники князю М. Муравьёву — «вешателю», потопившему  в крови январское национально-освободительное восстание.

                 Вот почему, перевезя семью в Петербург, Франчишек Зелиньский отдал сына в гимназию святой Анны, где обучение (как правило, детей из немецких семей) велось преимущественно по-немецки. Так Тадеуш овладевает тремя языками, на которых впоследствии он равно свободно читал, писал, говорил, думал (польский, русский, немецкий). Будущий несравненный знаток, переводчик и комментатор древнегреческой трагедии, Зелиньский был обречён судьбой испытать немало трагедий жизненных, реальных: 4-х  лет от роду он потерял мать, в 14 – отца, оставшись нищим сиротой. И тут ему на помощь приходит гимназическое  начальство, предоставив возможность первому по успехам ученику зарабатывать, учась в последнем классе, в качестве помощника преподавателя, а затем выхлопотав для него правительственную стипендию, позволившую ему продолжить обучение за границей – в университетах Лейпцига, Мюнхена и Вены. И там он показал себя блестяще, к концу срока стажировки защитив в Лейпциге магистерскую диссертацию и тем заслужив право в течение двух последующих лет изучать памятники античной культуры в лучших музеях Германии, Австрии, Италии, Греции.

                   В 1885 году 26-летний Зелиньский становится профессором    Санкт-Петербургского университета, женится на сестре своего гимназического друга Луизе, вскоре на свет появляется его первенец Феликс, ставший опекуном отца в последние, страшные годы его жизни, вслед за ним рождаются дочери – Амата, Корнелия и Вероника. Это пора расцвета творческих сил Зелиньского как учёного, педагога и писателя. Благодаря его лекциям, как вспоминал очевидец, «античная филология, бывшая здесь  прежде достоянием узкого круга посвящённых (на первых занятиях присутствовали пять-шесть студентов), постепенно привлекает всё больше слушателей, наступает время, когда аудитория не вмещает всех желающих и люди стоят в проходах, толпятся в коридоре – причём это не только филологи, но и представители множества других специальностей, и даже внеуниверситетская публика. Его поразительные знания, оживлённые силой творческого воображения, делали картины древнего мира настолько зримыми, что, казалось – о них повествует человек, только что вернувшийся из-под стен Трои или спустившийся с самого Олимпа».[7]

                    Таким (с поправкой на минувшие десятилетия) увидел его в 1926 году в Варшаве  Я.Ивашкевич:  «Неповторим был сам облик этого добродушного гиганта с волнистой бородой и прекрасными голубыми глазами! Он напоминал ожившую античную статую, неведомо как очутившуюся в современном мире и блуждавшую среди дам и профессоров на светском приёме, точно пришелец с Олимпа …» [8]

                    Безусловно, успеху преподавательской и научной работы профессора  содействовали отмеченные его младшим коллегой стремление и умение обнаруживать сопряжённость, духовный резонанс античности и  современности, о чём сам Зелиньский писал в предисловии к своей работе «Из жизни идей»: «С тех пор, как мои занятия античным миром приняли сознательный и самостоятельный характер, он был  для меня не тихим и отвлекающим от современной жизни музеем,  а живою частью новейшей культуры,  я видел преимущественное значение античности в том, что она была родоначальницей тex идей, которыми мы живём и ныне.  Изучая таким образом античность, если можно так выразиться, с наклоном к современности, я наметил план гигантского научного здания, которое обнимало бы и биографию и биологию тех идей, совокупность которых составляет современную умственную культуру. Конечно, мне было ясно. что выполнение этой задачи превышает силы отдельной личности...» (1904 r) .[9] А потому для реализации этого плана — реконструировать и открыть публике весь сохранившийся корпус  античной классики — он привлекает друзей -  поэтов: Иннокентию Анненскому поручаются переводы всех трагедий Эврипида, Вячеславу Иванову — Эсхила, себе он оставляет для работы любимого Софокла, готовит издания своих переводов  «Баллад-посланий» Овидия и речей Цицерона, а также, возможно, самой популярной из оставленных им нам книг — «Сказочная древность» (художественный пересказ мифов Эллады), переведённой на 7 языков мира, оглашает большую серию исследований об античных мотивах в творчестве У Шекспира. Ф. Шиллера, Д. Байрона, А. Пушкина, А Мицкевича, К. Иммермана, Ф Ницше…  (всего им опубликовано свыше 900 работ).
                                                                          

                     Прилив творческих и жизненных сил, необходимых для осуществления этой колоссальной по своему размаху деятельности, ему подарила любовь 18-летней слушательницы Высших Бестужевских курсов, где он также преподавал, Сони Червинской. Вскоре (1910 г.)  y Зелиньского появились новая семья и две маленькие дочки — Тамара и Ариадна. Недаром Я. Ивашкевич вспоминает, что  «одной из любимых фраз проф. Зелиньского была цитата из блаженного Августина:  «Человек стоит столько, сколько вмещает в себя любви»[10], а в другом месте, в поэтичном мемуарном очерке  «Сады» (1977)  замечает:  «Было что-то от мудреца в  своё время у Тадеуша Зелиньского, но он, в отличие от всех остальных,  не был отмечен трагическим и болезненным клеймом трагических и  болезненных людей».[11]

                     В эту счастливую для него в семейном плане пору, когда он приступил к возведению верхних этажей задуманного им монументального «здания», написанию многотомного свода исследований по истории древних религий, и совершился октябрьский переворот 1917 года, воспринятый им как  «крушение гуманизма», «новое нашествие варваров», для которых он был идейным, политическим и классовым врагом. Правда, Зелиньский не стал пассажиром печально известного «парохода учёных», высылаемых из страны, а легально возвращался на свою историческую родину (практически эти события почти совпали по времени), но его вторую семью за границу не выпустили. В дальнейшем связь с отцом, получаемые от него денежные переводы осложнили жизнь оставшихся в Совдепии («Совдепия во многих отношениях, выражаясь по-вавилонски, «страна без возврата»... » — из письма Т. Зелиньского Вяч. Иванову от 9.Х. 1924  г.[12]) родственников учёного в такой мере, что в 30-е годы дважды подвергавшаяся арестам Софья Петровна Червинская была вынуждена прервать контакты с мужем и указывать в паспортах дочерей свою девичью фамилию. В застенках ГУЛАГа погиб внебрачный сын профессора Адриан Пиотровский — самый известный из детей Зелиньского, переводчик Катулла, Аристофана и Эсхила, театральный, музыкальный и балетный критик, директор «Ленфильма»[13]. Муж старшей дочери Аматы — выдающийся исследователь  древнехристианской письменности Владимир Бенешевич и двое их сыновей были уничтожены в сталинских лагерях[14]. Старший сын Зелинского Феликс, лишённый большевиками крова в Петрограде, в 1919 году на лыжах по льду залива бежал в Финляндию, а впоследствии обосновался в Баварии, где в конце жизни нашёл у него приют старый профессор. Младшие, совсем юные тогда дочери Тамара и Ариадна потеряли всякую связь с отцом в роковом для многих 1937 году...

                      Духовную стойкость человека, выдержавшего столько ударов судьбы, Ярослав Ивашкевич уподобляет горькой мудрости верховного германского бога Вотана из тетралогии Рихарда Вагнера «Кольцо нибелунга» (любимого музыкального творения для страстного вагнерианца, каким был ученый): «Он (Зелиньский — М.М.) был всегда в «шляпе отца Вотана», если вернуться вновь к вагнеровской символике (В «Зигфриде» - -3-я часть цикла  — он является на землю под видом странника, в шляпе с широкими полями, скрывающими его лицо — М.М.). Мудрец знает всё и, как Вотан, заранее готов ко всему — к бунту дочери, чарам огня и к пожару Валгаллы»[15].   
                     Жизненный опыт Тадеуша Зелиньского и пережитая им русская революция позволяют ему устами профессора Челиньского в но-велле «Конгресс во Флоренции» (в этом персонаже Я. Ивашкевича многие распознали знаменитого филолога-классика) так оценить предвоенную деятельность форумов европейских интеллектуалистов: «Вся эта риторика, эти прожекты кажутся мне судорожными усилиями, чтобы предотвратить катастрофу, которая, однако, неизбежна.. »[16].

                     И когда эта катастрофа - вторая мировая война - разразилась, наступил драматический финал, о котором мы узнаём из опубликованного О, А. Лукьянченко письма Карин Зелиньской (жены  Феликса) Ариадне Фаддеевне от 26.IX. 1958 г.:

                      «Дорогая  Ариадна! Мне переслали твоё письмо, которое ты написала в надежде найти следы твоего отца. Он умер 8 мая 1944 г., ему было 84 года...  Последние годы своей жизни он провёл здесь (т.е. в деревне Шондорф, Верхняя Бавария — О.Л.). Он прибыл сюда в ноябре 1939 г. после первого разгрома Варшавы вместе со своей дочерью Вероникой, его верной спутницей. Она всегда трогательно заботилась о нём и всюду его сопровождала .. . После взятия Варшавы они оба пережили очень тяжёлое время. Их квартира сгорела, как почти весь Варшавский университет, и в связи с этими потрясениями его постиг удар, так что он едва мог передвигаться, а Вероника уже давно страдала болезнью сердца. К счастью, удалось получить, благодаря нашему содействию, разрешение приехать к нам. Он был рад быть с нами, но очень страдал от тяжкой судьбы, постигшей его родину. После удара он сравнительно оправился, мог ходить, хотя и с трудом. Духовные способности его не пострадали. Он в совершенстве владел многими европейскими языками, знал наизусть великие произведения мировой литературы. Незадолго до смерти он закончил шеститомный труд своей истории религии... Рукопись пятого тома сгорела в Варшаве, он её написал заново и закончил свой труд незадолго до смерти шестым томом».

                     Стихотворение Ярослава Ивашкевича  «Тадеушу Зелиньскому» из поэтического цикла «Возвращение в Европу» (1931 г.)[17], пожалуй, полнее всего выражает отношение автора «Садов» к своему Учителю, а поскольку оно не оглашалось по-русски, я рискую предложить его вниманию читателей в собственном переводе, надеясь, что сообщенная ранее информация может быть полезна для постижения многослойной символической образности и интеллектуальной ёмкости этих строк:

 

Do Tadeusza Ziełinskłego
(„ Powrót do Europy" )

W pełną popiołów urnę glinianą
Uderzasz smętno,
Aż słychać żywe w umarłym dzbanie
Serdeczne tętno.
I doczesności skąpane pianą
Więzy - nim pękną,
Ginącym w gwarze wskazujesz, panie,
Wieczyste piękno.

 

Strach doczesności  łatwo uleczy
Blask twej źrenicy,
W którym się ogień mieści i wzrusza
Jak u orlicy.
Świadomość  jakich niezwykłych rzeczy
Tobie jest dana,
Z brodą Jowisza i w kapeluszu
Ojca Wotana?

Iskier szukając, zmęczony  wiekiem,
W szarym popiele
Ogień znalazłeś  podobny róży,
Nie mówisz wiele:
Człowiek na świecie, Bóg nad  człowiekiem,
A wszystko inne
Jest jak Izyda, jak echo burzy,
Jak  łzy dziecinne.
 

Naucz mnie przeto twoim uśmiechem
Ponad nurt  chytry
Iść  wszystkich  ludzi  odwieczną  drogą
Przy dźwięku  cytry,
Przemieszać  w życiu smutek z uciechą
Znaczonym  kresem
I chór prowadzić, święcony  bogom,
Za  Sofoklesem.

 

Тадеушу Зелиньскому
(«Возвращение в Eвpony»)

 

 

Страх перед жизнью наших дней
Легко излечит блеск твоих очей,
В котором ощутишь и духа власть,
И мужество орла, и пламенную  страсть.
Тебе Творцом даровано познанье
Другим неведомых вещей,
Ты схож  с Юпитером и бородой,  и глаз сверканьем,
И с Вотаном в  широкополой шляпе и плаще.