Максим Мальков: «Полонистика для меня — выбор сердца»
Родился в Ленинграде 21.11.1939. Кандидат филологических наук, доцент. Работает на кафедре славянской филологии СПбГУ. Ведет курсы и спецсеминары, посвященные польской литературе. Изучает русско-польские культурные связи, творчество Я.Ивашкевича и поэтов «Скамандра», польскую сатиру, историю музыкального театра и оперного искусства. В 1964–2007 годах вел на Ленинградском радио знаменитые авторские программы «Из коллекции редких записей» и «Звучащая история оперетты». Автор статей по литературоведению и искусствознанию, переводит художественную, мемуарную и критическую литературу с польского, болгарского, чешского и словацкого, итальянского, французского и латыни. В 2004 г. Министерством Национального Образования РП удостоен медали «За заслуги на поприще образования и воспитания», выпущенной в память 200-летия создания Комиссии Эдукации Народовой Речи Посполитой. Решением Президиума Всероссийского Музыкального Общества награжден юбилейной медалью Международного Союза музыкальных деятелей «ХХ лет МСМД» «за активную деятельность по сохранению и развитию музыкальной культуры России».
— Максим Павлович, как Вы стали полонистом?
Под воздействием двух великих сил — польского слова и польской музыки. Насколько знаю, польских корней в нашем роду не было (мама — украинка из Елисаветграда, где прошли, как я узнал позднее, детские и отроческие годы последнего классика польской литературы Ярослава Ивашкевича и его кузена — крупнейшего оперного и симфонического композитора Польши ХХ столетия Кароля Шимановского; отец — русский, из питерской рабочей семьи, подполковник танковых войск, погибший в 1944 году на Волховском фронте в боях за Ленинград). Летом 1957 года, после школьных выпускных экзаменов я отнес аттестат и прочие бумаги на филологический факультет ЛГУ с просьбой зачислить меня на отделение журналистики (тогда она еще не имела факультетского статуса), а в холле филфака купил билет на концерт тенора из Варшавы Богдана Папроцкого (в СССР проходила декада польского искусства). Этот вечер буду помнить до конца своих дней — он ошеломил и фантастическим по вокальной, эмоциональной, душевной самоотдаче пением пана Богдана (спустя почти полвека, откликаясь на мое письмо, он назвал этот концерт в Малом зале им. Глинки одним из самых главных и ярких событий в своей артистической жизни), и удивительным богатством мелодических и поэтических красот исполнявшейся музыки (С.Монюшко, М.Карлович, Ст. Невядомский, Ф. Нововейский, В. Желеньский и др.), и — тогда постигаемой лишь интуитивно — магией стихотворных созвучий А. Мицкевича, К. Тетмайера, Я. Хенчиньского... Ария Стефана "Cisza dokoła" из оперы Монюшко "Зачарованный замок" (Straszny dwór) — музыкально-сценического аналога мицкевичевского "Пана Тадеуша" — с тех пор для меня любимейшая в мировом оперном репертуаре, а посвященное ей стихотворение Яна Лехоня "Ария с курантами" — напоминание о том, как формировала эта музыка национальный характер, говоря современным стилем — ментальность поляка... Одним словом, наутро мои документы перекочевали в приемную комиссию кафедры славянской филологии, я выбрал профессиональную стезю полониста, о чем никогда не жалел впоследствии (а радиожурналистикой в качестве автора музыкальных очерков, составивших циклы "Из коллекции редких записей" и "Звучащая история оперетты", занимался с 1964 по 2007 г., и слушатели, похоже, были готовы терпеть моё "нелегитимное" пребывание у микрофона).
— Что дало Вам приобщение к польскому языку и культуре?
Подаренная судьбой возможность читать в оригинале Мицкевича, Словацкого, Красиньского, А.Слонимского и т. д., отважная польская пресса послеоктябрьской (1956 г.) поры, "вражеский" радиоэфир ("Архипелаг ГУЛАГ", "В круге первом", "Собачье сердце", стихи, написанные В.Броневским во львовской тюрьме в 1939 г. — всё это впервые я услышал в чтении дикторов радиостанции Wolna Europa) — во многом определили моё нынешнее мировосприятие и мировоззрение. Как и для Иосифа Бродского, Натальи Горбаневской и их поколения, для меня польское слово стало ключом, открывающим окно в другой мир, мир, восставший против тоталитаризма и насилия (правда, они овладевали польским, кажется, самостоятельно, а у меня в университете была замечательная учительница — пани Анна Эпштейн с неповторимо красивой и одухотворенной польской речью).
— Ваши любимые польские авторы?
Две могучие творческие стихии — литература и музыка — породили такой феномен польской культуры, как неповторимая художественная личность Ярослава Ивашкевича. С другой стороны, он — как мало кто из инославянских авторов — знал, понимал и любил культуру России, оставил замечательные статьи о творчестве Л.Толстого, А.П. Чехова, И.А. Бунина, блестяще переводил их, был убеждён, что залогом успешного развития наших культур является не их размежевание, автаркия, а тесное взаимодействие, диалог. Завершение эпохи «Молодой Польши» и начало межвоенного периода польского творчества он справедливо, на мой взгляд, считал аналогом «серебряного века» в русской культуре. Именно «подсказанные» им типологические параллели стали темой некоторых моих исследований – монографии «Ярослав Ивашкевич и Александр Блок (Опыт сопоставительно-типологического исследования)», статей «Я.Ивашкевич и А. Ахматова», «М. Павликовская-Ясножевская и А. Ахматова», «Библейские стихи К. Иллаковичувны и А. Ахматовой» и т. д. Может быть, своё значение имеют для нашей полонистики и русистики впервые выявленные, собранные и прокомментированные (да и по необходимости переведенные мной) «блоковские» и «ахматовские» стихи Я. Ивашкевича. Не без некоторого удовлетворения вспоминаю, что мои переводы были русскими «премьерами» ряда произведений ивашкевичевской прозы («Тано», «Замужество Присциллы», «Хайденрайх», «Петербургская легенда», очерки из цикла «Беседы о книгах»), стали первой русской версией стихов пана Ярослава, М. Павликовской-Ясножевской, К. Иллаковичувны и др.
— От имени читателей и редакции нашего журнала поздравляем Вас с недавним юбилеем. Подводя некие промежуточные итоги своего многолетнего научного труда, что Вы можете особенно отметить, чем гордитесь?
Повод для гордости? Разве что самое полное по составу на год издания (2000) русскоязычное воплощение «Непричесанных мыслей» Станислава Ежи Леца – одной из главных книг (я, понятно, говорю об оригинале) минувшего столетия.
— Поделитесь с читателями Gazety Petersburskiej Вашими творческими планами.
Кто-то из умудренных нелегкой жизнью людей достаточно зрелого возраста пустил по миру горький афоризм: «Если хочешь насмешить Господа, поделись с ним своими планами на будущее…». Могу лишь сказать, что у полонистов нашего и следующих поколений, на мой взгляд, тьма работы, в русском зеркале польской культуры полно «белых пятен» (скорее «чёрных»), ведь отечественный читатель не располагает достойными переводами, скажем, такого табуированного в советскую пору классика польского романтизма, как Зыгмунт Красиньский («Небожественная комедия»), не может прочесть на родном языке таких замечательных книг Я. Ивашкевича, как «Книга моих воспоминаний», «Путешествия в Италию», «Путешествия в Польшу», блестящих поэтических и сатирических сборников Антония Слонимского, стихов вычеркнутых из истории польской словесности цензорами сталинской поры больших поэтов – Яна Лехоня и Казимежа Вежиньского, великолепной музыкальной и гражданской публицистики Стефана Киселевского и т. д, и т. п. Обращаясь к своим коллегам и воспитанникам-полонистам, повторю пушкинское: «Бог в помочь вам, друзья мои!», а сам постараюсь сделать, что смогу и успею, не веселя и не дразня богов.
— Большое спасибо за интервью
Беседовала Татьяна Захарова