МАРК    МАРКОВИЧ    ГОЛИНКИН

 

     М.М.ГОЛИНКИН                            ВОСПОМИНАНИЯ О ШАЛЯПИНЕ

(фрагменты мемуаров дирижера "Из дворцов Иафета к хижинам Сима", Тель-Авив, 1957 г.)

 

I

 

II

   
   ... В киевской труппе, где я работал, были два хороших певца-баса - А.Л.-Каченовский и П.И. Цесевич.

 Первый из них, бывший студент московского университета, обладал мяг-ким и приятным  голосом – basso cantante. Цесевич,  в прошлом слесарь, имел очень сильный голос металлического тембра - центральный бас.

      Оба они были одержимы погоней за «именем» и ревновали к успеху Ша-ляпина, однако их попытки подражать Фёдору  Ивановичу (как и старания всех прочих его имитаторов) были тщетными — ничего путного из этого не вышло. Их хорошо  принимали на юге России (Одесса, Киев, Харьков), но на Вол-ге и в центральных городах встречали прохладно.

      Каченовский в стремлении подчеркнуть своё актёрское дарование зача-стую переигрывал и в конце концов стал  шаржировать и манерничать до того, что очень редко удавалось слышать его натуральный красивый голос, - каждое слово,  движение, буквально каждый его шаг просто смешили. Цесевич также поддался желанию «петь под Шаляпина», и наигрыш  сильно портил впечатление от этого в общем-то талантливого певца (стр.6З).

 

 

 

III

       ... На оперном небосклоне сияли тогда две оперные звезды, одна из которых уже клонилась к закату, а вторая лишь начинала своё восхожде-ние . Все прочие светила русской и зарубежной сцены, на мой взгляд, блек-ли по сравнению с этими гениальными дарованиями. В то время, как звезда Михаила Ефимовича Медведева, взошедшая над Украиной и южной Россией (Киев, Одесса, Тифлис и т.д.), стала угасать и лишь время от времени искрилась ярким светом, над Москвой взошла звезда молодого и сильного та-ланта Фёдора Ивановича Шаляпина. Этот красавец- великан стал как бы символом мощи своей родины, занимающей шестую часть мира. От него вея-ло ширью взрастившей его Волги-реки.
      Колоссальный природный талант Фёдора Шаляпина, покорявший всех, поро-ждал уважение к себе, восхищение и вместе с тем некоторую робость, боязнь у лиц, которым доводилось близко общаться с ним. Человеком совсем другого склада был М.Е.Медведев (стр.58).

 

IV

      ... Четыре месяца спустя после моего дебюта в Петрограде директор «Народного дома», куда я был приглашён работать, Николай Николаевич Фиг-нер заключил договор, согласно которому определялся список певцов-гаст-ролёров для выступлений в нашем театре. В этом списке значился и Ф.И. Шаляпин.

      Весть о возможном участии Шаляпина наших спектаклях вызвала вели-чайший интерес в среде артистов, а, с другой стороны, возбудила и некое беспокойство ввиду неприятностей и личных обид, как бы предполагавшихся в связи с этим... Подобные опасения в известной мере омрачали хорошее настроение . Шаляпин, как известно, не очень-то ладил с дирижёрами, а как раз в те дни шла молва о скандале, учинённом им в московском Большом театре на спектакле «Русалки» Даргомыжского.

      Во время представления Шаляпин, недовольный исполнением партнёров в первом акте, отказался продолжать выступление и уехал из театра. Лишь ценой больших усилий дирекция смогла убедить его вернуться к третьему акту и закончить спектакль.

      Что же касается меня лично, не желая иметь каких-либо конфликтов с Шаляпиным, я просто просил не занимать меня в спектаклях с его участи-ем, думая про себя: «Про него говорят разное, а вдруг моя хмурая еврей-ская физиономия будет раздражать его неукротимую русскую душу ? ". Но, по каким-то причинам, мне не удалось остаться в стороне: я вынужден был согласиться выступить с Шаляпиным, по крайней мере, в первом его спектакле. Им оказалась та же роковая «Русалка».

      Шаляпину нездоровилось, и мы с солистами поехали к нему домой репе-тировать. С Петроградской стороны, где помещался Народный дом, мы отправ-рились к Фёдору Ивановичу, жившему далеко от нас, около Мариинского те-атра. Нас провели в просторный салон, где стоял большой концертный ро-яль. Потолок, пол, удобная добротная мебель,- всё здесь было из дуба. Вскоре появился и сам хозяин, очень вежливо принявший гостей. Мы прове-ли черновую репетицию под рояль, договорились об отдельных моментах ис-полнения, так как на следующий день опера шла без всякой оркестровой пробы.

      Я был готов к привычным превратностям, связанным с буйным шаляпин-ским нравом, и про себя решил не реагировать, если произойдёт что-либо неприятное - мол, не я первый, не я и последний! А случилось нечто, бывшее полной неожиданностью для меня и для всех.

      Прошел первый акт. Я, как обычно, направился в дирижёрскую комнату, скинул фрак и опустился в кресло, стоявшее у письменного стола, чтобы немного успокоиться и отдохнуть. Минут пятнадцать меня никто не трев-вожил, на сцене воцарилась тишина. Потом, как всегда, ко мне заглянули концертмейстер Чалистин и староста оркестра Табаков. Мы обсуждали по-следние музыкальные новости, о Шаляпине - ни слова. Ждём звонка ко второму акту, вдруг - стук, открывается дверь и появляется Исай Двори-щин - верный шаляпинский чичероне. «Ну, - говорю я себе, - беда!». «Маэстро, Фёдор Иванович просит вас к ceбe!».

      Накинув на себя фрак, я отпpавился в уборную Шаляпина. Там были уже Н.Н. Фигнер, режиссёр С. Гецевич, помощник режиссера, тенор А. Мосин и прочие. Когда я вошёл в комнату, Шаляпин встал с кресла и направился мне нав-вв т стречу. Подавая мне обе руки, он сказал: «Спасибо, маэстро, очень хо-рошо! Вы так уверенно, так точно ведёте ансамбли, что смотреть любо, просто приятно быть на сцене.»

      «Вот, пожалуйста, - обратился он к присутствующим, - меня называют при-дирой, «нотоедом», а ведь когда всё хорошо, так душа радуется! Я право же счастлив и готов всех расцеловать — подходи, кто охоч!» - и здесь добавил ещё кое-что от себя ... «Тридцать лет не слышал такого пер-вого акта в «Русалке»!».

      Его энтузиазм станет понятнее, если сказать, что во время наших по-следующих встреч Шаляпин неоднократно жаловался на несерьёзное отно-шение многих музыкантов к работе, нетребовательность к себе. Но и в прошлом случалось видеть людей, подходивших к своим обязанностям ис-ключительно взыскательно, для которых дисциплина на репетициях и спектаклях была священна. Видимо, нечто подобное он отметил в моём отноше-нии к службе в театре.

      А что происходило в те I5-20 минут, когда я находился у себя с кол-легами-музыкантами? Шаляпин был в отличном расположении духа и по обыкновению подшучивал над своим «Исайкой». Как только дали занав-вес, он распорядился: «Исай, сейчас же проси ко мне Николая Николаевича!».

       - В чём дело, Фёдор Иванович!
       - Не рассуждай, беги, живо!

      - Чего ради посреди спектакля? … Скажи ему, что меня нет.

      А Шаляпин встретил Фигнера словами:

      - Коленька-дорогуша, спасибо тебе за сегодняшнее представление.

      - А что,- отвечает насторожённо Фигнер, подозревая в его словах насмешку,- ведь спектакль и в самом деле идёт на славу.      
    - Так вот я и говорю тебе, Коля, спасибо. Хорошо, прекрасно! – повторяет Шаляпин.

          Эта комичная сценка взаимного непонимания длилась долго, пока Фигнер, наконец, понял, что Шаляпин искренне благодарит его за представление. Тогда Николай Николаевич возликовал оттого, что «Русалка» в руководи-мом им театре во многом превосходит спектакль московского Большого театра, где Шаляпин учинил скандал из-за немузыкальности или просто без-дарности ансамбля.

      - Поздравляю тебя с новым дирижёром,- это большое приобретение. Где ты его подцепил? Почему я до сих пор о нём не слыхал?

      - Я к нему три года в Харьков ездил, насилу уговорил, - ответил Фигнер, Не хотел ехать, ведь он еврей, без права на жительство. В этом году я привёз ему все нужные «бумажки» из министерства внутренних дел, и он теперь дал согласие. Стоит лично его поблагодарить.

      И Шаляпин послал Исая за мной ... Моя «хмурая еврейская физиономия», как видно, не повлияла на его широкую русскую натуру.

      Второе гастрольное выступление Шаляпина было в «Борисе Годунове». Несмотря на любовь, в которой Фёдор Иванович мне объяснился, любовь, которую я трактовал как временное увлечение, я всё же с радостью передал дирижирование этой оперой моему младшему коллеге Валериану Бердяеву. На этом спектакле я с удовольствием занял своё место в первом ряду партера, чтобы иметь возможность спокойно следить за ходом представления. В антракте я прошёл на сцену и случайно встретился здесь с Шаляпиным. Мы обменялись приветствиями, и он сказал, что жалеет о моём сегодняшнем отсутствии за пультом. Следующим «Борисом» пришлось дирижировать мне. После этого Исай рассказывал, что Фёдор Иванович часто беседует обо мне по телефону с директором императорских театров В.А. Теляковским и очень положительно меня ему рекомендует.

      Но настоящее тесное общение с Шаляпиным наступило гораздо позже, когда мы сообща работали над постановкой оперы Ж. Массне «Дон Кихот» (как известно, Фёдор Иванович был режиссёром этого спектакля). Это было время повседневных встреч, связанных с обсуждением различных творческих вопросов. Очень часто по делам службы приходилось заезжать к нему до-мой. Там я иногда встречал Максима Горького, дирижёра оркестра балала-ек В.В.Андpeева, состоявшего в дружбе с Шаляпиным и бывшего с ним на «ты» адвоката М.Волькенштейна.

       Опера прошла с большим успехом, и Шаляпин ещё энергичнее выражал теперь своё одобрение моей дирижёрской работе. После постановки «Дон Кихота» он стал настаивать, чтобы меня взяли в Мариинский театр.
Однажды, вскоре после премьеры оперы, я был у него в гостях ( в его квартире на Петроградской стороне - Пермская улица, д. 4). Вдруг зазвонил телефон, и супруга Шаляпина - Мария Валентиновна - сказала: «Федя, тебя просит Теляковский». Все присутствующие слышали этот разговор.

      - Добрый вечер, ваше превосходительство! Как самочувствие, жена, де-ти...? Слава богу, опера идёт с успехом... Право, не знаю, когда появлюсь там… Просто беда - не с кем петь в Мариинке. Посудите сами - Эдуард Францевич (Направник), как вам известно, стар и хвор. Коутс ещё слишком молод, а о других и говорить не приходится. Ваше превосходитель-ство, надо откровенно сказать - у вас нет дирижёров, и потому я затрудня-юсь сообщить, когда и что смогу петь в Мариинке. Не хочу мотать себе нервы и конфликтовать с бездарью. Я хочу вам ещё раз напомнить о Голинкине, так как присматривался к его работе. Он теперь - единственный, кто может вести наше дело. Из всех известных мне дирижёров он нам подходит больше всего... Ну, хорошо - еврей, так что из этого? И чем, кстати сказать, еврей хуже чеха или армянина? Я его знаю лично: денег он в рост не даёт, насто-ящий музыкант и художник, фанатик своего дела. Он нам действительно нужен, так нельзя ли с ним поступить снисходительно?... Да, да, я всё понимаю, но неужели вы не могли бы объяснить министру двора всю ситуацию? Но если вы полагаете, что эта рекомендация может как-то повредить вашей репутации, то в таком случае я отрекаюсь от своего желания...

      Затем они беседовали ещё на разные темы и, наконец, мирно завершили свой телефонный разговор.

«Слышали?» - спросил нас Шаляпин, вернувшись.

«Да, вот они, наши порядки - радость и покой во всём доме российском", - -произнёс, как бы отвечая, Горький.

      Шаляпин был прав, говоря, что дирижёра можно изучить и оценить только в процессе его творчества, когда он создаёт и проводит в жизнь своё прочте-ние музыкального произведения. Здесь же - в ходе черновой репетиционной работы - удалось и мне познать Шаляпина-творца, ваятеля музыкальных и сце-нических образов.

      Фёдор Иванович на протяжении нескольких десятилетий был одной из постоянных тем русской и зарубежной прессы, и, разумеется, нелегко найти какой-то участок его деятельности, который не был бы достаточно полно освещён с той или другой точки зрения. И всё же мне, кому довелось проработать с ним вме-сте около семи лет и случалось часто встречаться, беседовать, детально зна-комиться с его художественными достижениями, кажется не лишним, в дополне-ние к уже сказанному, указать на некоторые штрихи, подчёркивающие исключи-тельность его дарования, черты, которых могла не заметить рядовая театральная публика. Шаляпин в совершенстве владел технической стороной театрального искусства (о чём нередко забывают, акцентируя стихийный талант этого самородка) - отсюда на сцене всё у него выходило легко, естественно и просто. Но это была обманчивая и самая сложная «простота». Вроде бы, всем ясно, что образ должен быть воплощён именно так и не иначе, а вместе с тем никто, кроме него, не мог произнести ту или иную фразу, пройти по сцене или повер-нуться так, как это делал он. Интересно, что достижение этой высшей простоты стало и самому Шаляпину казаться вовсе не сложным делом. Это и был рез-ультат настойчивой работы над собой большого таланта. Приведу здесь два характерных примера.

      В «Фаусте», во втором акте, когда Зибель приносит Маргарите букет цве-тов и оставляет его на крыльце, Шаляпин-Мефистофель бросает вслед уходяще-му юноше словечко «соблазнитель» с такой едкой насмешкой и цинизмом и так естественно, что вам кажется, будто только так и можно произнести эту фразу и что это нисколько не сложно, а предельно просто. Однако, сколько их было - Мефистофелей, которые выступали в этой опере под моим управлением и не-пременно старались копировать Шаляпина, но ни одному не удавалось подать эту реплику с той единственно верной интонацией, какую нашёл для неё Шаля-пин.

      Второй пример относится к репетиции «Дон Кихота». В опере есть сцена, где два молодых ухажёра прохаживаются возле дома Дульцинеи, стараясь вызв-ать её на балкон для любовных объяснений. Шаляпин показал актёрам, как им следует провести эту сцену, и несколько раз повторил её. Исполнители то и дело принимались дефилировать по сцене, стремясь строго соблюдать указания Шаляпина, раз сто проходили из кулисы в кулису, но... не тут-то было.

      Фёдор Иванович, остановив репетицию, вновь несколько раз повторил свои требования, молодые люди возобновили старания и ходьбу около дома Дульци-неи, но увы! – результат был тот же. Наконец, Шаляпин, раздражённый их непо-нятливостью, стал нервничать.

      Фигнер, сидевший в зрительном зале и наблюдавший за ходом репетиции, вскипел и рывком сорвался с места.

      «Как же так ?!» крикнул он из зала. «Такая ерунда, а не получается! Погодите, я сейчас покажу». Он быстро поднялся на сцену, занял место одного из исполнителей и продемонстрировал, как, по его мнению, должен был выглядеть проход по улице испанского кавалера. Но, к удивлению всех присутствующих, эта задача не далась и ему, что заметили все, и в том числе сам Николай Николаевич. Раздосадованный неудачей, Фигнер, не солоно хлебавши, покинул сцену. А ведь он был настоящим и одарён-ным актёром! «Ладно, стало быть, всё не так просто, как я думал, коли самому Коле это не удаётся, - сказал Шаляпин. - Давайте продолжим!».

      Значит ли это, что у самого Шаляпина всё было равно гениально и совер-шенно? Объективность требует признать, что, на мой взгляд, не все его сцени-ческие создания стояли на одинаково высоком уровне. Так, образы дон Бази-лио в «Севильском цирюльнике» и Тонио в «Паяцах» серьёзно уступали его вершинным артистическим достижениям, где его дарование раскры-валось во всём своём величии и блеске. К числу таких ролей я отношу Сальери в опере Н.А. Римского-Корсакова «Моцарт и Сальери» и дон Кихота в опере Ж. Массне. Глубоко потрясал его Сальери, который, отравив Моцарта и услышав звуки его «Реквиема», постигал тайну мучительного открытия, что он не гений, а завистник. Немая шаляпинская игра в момент этой драматической кульминации действия навеки запечатлелась в моей памяти и моём сердце как образец высшего мимического и художественного мастерства.

      В четвёртом акте «Дон Кихота» рыцарь печального образа возвращает воз-любленной Дульцинее похищенное у неё бандитами и позднее отобранное дон Кихотом у грабителей ожерелье. Как воздаяние за свой подвиг он на коленях просит руки молодой девушки. Предмет его поклонения и страсти в этот мо-мент разражается язвительным смехом. «Что, что, - твердит Дульцинея, - такая особа и мне в мужья?! Ха, ха, xa !!».

      Поражённый этим внезапным ответом, гордый дон Кихот-Шаляпин заметно бледнел под своим обычным розоватым гримом и моментально сникал. Его величе-ственная фигура триумфатора на глазах у публики съёживалась и горбилась. Зрители видели теперь перед собой жалкого немощного старца, который, опира-ясь на своего верного друга, оруженосца Санчо Панса, сражённый горем, медленно удалялся от надменной красавицы.

      Сальери и дон Кихот - на мой взгляд, вершины драматического, мимичес-кого и музыкального исполнительского искусства, синтез образного воплощения, это высоты, которых мог достигнуть только Шаляпин и никто другой.

       Мне хотелось бы тут обратить внимание читателей на одно обстоятельство, над которым я  размышлял на протяжении десятков лет моей творческой практики. Все актёры, с которыми мне  доводилось встречаться, утверждали, что они создают различные сценические образы за счёт полного  перевоплощения, устранения своей индивидуальности, собственного «я». Но на деле это далеко не так.  Удачный грим, выразительный костюм, умело подоб-ранный парик, - всё это, вместе взятое, - лишь  визуальная сторона образа, вo внутренних же переживаниях персонажа актёр непременно выдаёт свою  духо-вно-индивидуальную природу (потому и не дают трагику комических ролей, а комику - ролей строгого  толка).

 

       Актёр на сцене выявляет себя даже в том случае, когда он изображает героя, далёкого  от  воспитавшей его самого жизненной среды. Ф.И. Шаляпин совершенно воплощал,  например, на сцене  образы царей и одновременно был замечательным исполнителем  роли бродяги-монаха Варлаама или  ещё более удавшейся ему роли Ерёмки в опере А. Серова «Вражья сила» (тип бессовестного  проходимца и горького пьяницы). Ерёмка  относился к числу людей близкого и знакомого ему круга, в  общении с которыми рос он с  детских лет на матушке-Волге, но я полагаю, что Шаляпин исполнял бы его  роль не хуже, будь он даже выходцем из русского высшего света.

-

   

 

Решающее значение имела здесь многогранная мощная творческая индивидуальность актёра, в которой были заключены зёрна всех его гениальных сценических созданий.

      В силу тех же обстоятельств М.Е Медведев, в прошлом певчий синагоги, был хорош и правдив не только в «созвучной» ему роли Элеазара (опера Ж. Галеви «Жидовка»), но и в таких разнообразнейших партиях мирового опер-ного театра, как Герман («Пиковая дама»), Отелло («Отелло» Д.Верди), Иоанн Лейденский («Пророк» Д. Мейербера), Вертер в опере Ж.Массне , которые биографически были абсолютно чужды ему (стр.74-79)

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

V

      ...После обнародования Англией декларации о её обещании содейство-вать созданию самостоятельного еврейского государства я пришёл к Шаляпину и изложил ему своё намерение - ехать в Палестину для организации там оперного театра. Моей целью было построение театра на фундаменте чистого искусства, без примеси торгашества и крикливой рекламы. Вынув конспект с изложением моего плана, я зачитал его Фёдору Ивановичу. Внимательно выслушав меня, он сказал:

      - Бог в помощь, маэстро, - программа прекрасная. Да и в тебя я крепко верю, ты сможешь осуществить её.

      - Большое спасибо, Фёдор Иванович, за поддержку, но я имею в виду и помощь всего русского театра в целом. В какой-то степени он, ведь, наш должник. Еврейские артисты и музыканты активно содействовали расцвету театрального искусства в России. Я думаю, что ты, Фёдор Иванович, можешь и должен стать примером для других и дать концерт в пользу еврейского театра в Палестине.

      - Дорогой маэстро, я охотно сделал бы это, но побаиваюсь, как бы мне не «пришили» соучастия в еврейском националистическом деле. Впрочем, знаешь что, - сказал он после некоторой паузы, - я посоветуюсь с Алексеем Максимовичем Горьким и , если он найдёт, что тут ничего страшного нет, я
с удовольствием спою в пользу израильского театра. Позвони мне завтра, и я дам окончательный ответ.

      На следующий день Шаляпин сообщил мне о согласии выступить в концерте. Теперь оставалось только организовать этот вечер. (стр.84).

  VI

      ...Наконец, в январе I9I8 года наступила некоторая передышка, позволившая возродить замысел проведения  нашего  концерта. Он по разным причинам несколько раз переносился и, в конце концов, окончательно был назначен  на 1З  апреля.

      Концерт, который проходил в рамках «Палестинской недели» в фонд еврейского национального театра , с  участием  Фёдора Ивановича Шаляпина (вдобавок, вечер состоялся в «Народном доме», бывшем когда-то местом  че-рносотенных  сборищ), стал радостным событием в жизни петроградских евреев и имел большое культурно-пропагандистское  значение.

 

 

 

 

 

 

 

 

      Характерно, что даже отщепенцы и карьеристы, всячески старавшиеся замять своё отношение к еврейской нации, вдруг появились на этом сенсационном концерте...

      Велика была его роль и в плане выдвижения значимости еврейской пес-ни. Даже крупный оперный исполнитель-еврей не осмелился бы прежде включить в свою концертную программу произведения национального песенного творчества, боясь повредить тем своей артистической репутации. Шаляпин же пел на этом концерте еврейские народные песни на языках «идиш» и «иврит» и тем самым утвердил равноправие еврейской песни с фольклорным наследием всех остальных народов на концертной эстраде (стр.85).

 

 

продолжение